Исповедь на заданную тему
Воспоминания детства. У нас в коммунальной квартире живут две испанские семьи, уезжающие в Испанию. Мне 4 года, я еще не знаю ни что такое Испания, ни почему туда уезжают. Среди уезжающих две девочки чуть старше меня, Челито и Наташа, двоюродные сестры. Пока родители носятся целыми днями по Москве, решая многочисленные проблемы, мы сидим дома одни и беззаботно играем в коллективные игры. Пройдет 10 лет, мы снова встретимся уже в Испании и... не сможем общаться. Челито и Наташа забудут русский, я еще не освою испанский.
Год 1961. Мама едет во Францию, чтобы впервые с 1936 года встретиться со своей матерью. Мне уже кое-что объяснили, и я знаю, что в Испании была война, что мою маму вместе с другими детьми вывезли в СCCР. Что в Испании у власти фашисты, которые замучили в тюрьме моего деда. Что в Испании у меня есть бабушка и много других родственников, но поехать увидеться с ними не разрешают, и поэтому мама едет во Францию, и это счастье: раньше и этого не разрешали.
Мама возвращается, и начинается сказка. «Техасы», жвачки, шариковые авторучки - всего этого в Москве еще не видывали. В наивном сознании ребенка Испания начинает ассоциироваться с земным раем. Юрка, сосед по квартире, тоже вскоре приобщается к заграничным подаркам. Он такой же, как я, полукровка, старше всего на 3 года. Его мать тоже едет во Францию встречаться с родственниками и привозит не менее диковинные вещи. После школы мы сидим дома одни и мечтаем о далекой и совершенно незнакомой Испании.
Дом, в котором мы живем, не простой. В каждом из 18 подъездов проживает по 2-3 семьи испанских иммигрантов. Испанцы общаются между собой, обмениваются пластинками с испанской музыкой, книгами. Мы, хоть и пассивно, приобщаемся к испанскому языку и культуре.
К 1966 году Испания и СССР как-то договорились, и я с матерью впервые еду в Испанию. На испанской границе пограничник, впервые в жизни взявший в руки "серпасто-молоткастый", надолго куда-то убежал, видно, созванивался с начальством и получал инструкции - пускать или не пускать в страну "красных". От границы целый день с тремя пересадками добирались до конечного пункта — шахтерского городка Миерес в Астуриас.
Поезд пришел около полуночи, а на перроне толпа встречающих родственников, не видевших мою мать 30 лет. Из той поездки запомнилось посещение мамой полицейского участка. Давая разрешение на въезд, испанцы строго-настрого наказали по прибытии явиться в полицию и отметиться — чем не подход нынешнего российского ОВИРа к приему иностранцев? Мама пошла, а я с кем-то из родственников остался ее ждать в баре напротив. Прождали час, второй, третий... В голову полезли нехорошие мысли — фашистская страна, заманили, чтобы не выпустить... На исходе четвертого часа мама вышла из участка целой и невредимой.
Главный полицейский начальник основательно подготовился к встрече и умудрился задать чуть ли не пятьсот вопросов типа "Как часто проводятся собрания в Красном Уголке вашего дома?" и "Поете ли вы там революционные песни?".
Процесс "испанизации" после поездки пошел быстрее. В Москве в то время уже существовал испанский клуб в ДК газеты "Правда". Там проводились вечера, работали кружки для детей испанских политэмигрантов. Стал я туда наведываться — учился играть на гитаре, познакомился со многими сверстниками, испанцами и полуиспанцами, как я. Летом стали нас отправлять в пионерские лагеря, организованные специально для испанских детей. В общем, Испания все сильнее и сильнее стучалась в сердце.
Летом 71-го года, будучи уже студентом, я снова поехал в Испанию. В 18 лет башка работает намного критичнее, чем в 13, — помимо мишуры испанских витрин и бесчисленных баров ей хватило ума заметить и многие последствия тогдашнего тоталитарного режима. То, что испанцы практически не читают, круг интересов ограничен бытом и футболом, темы разговоров чисто потребительские. Выводы были сделаны с юношеским максимализмом — приезжать в Испанию в отпуск совсем неплохо, но жить в ней не получится, не прижиться.
Вторая поездка не осталась безнаказанной. По возвращении в институт был я приглашен в комнату со скромной табличкой "1-й отдел". Упитанный отставник Дим Димыч ежемесячно стал вызывать меня для задушевных бесед. Где в Испании живут родственники? Чем занимаются? Переписываемся ли мы? Что они пишут, что спрашивают? Что мы отвечаем? На старших курсах началась производственная практика, и 69 студентов, обучавшихся на потоке, направлялись на закрытые предприятия, я же неизменно оставался на ВЦ института, где учился. Не произошло чуда и при распределении.
Мои однокурсники получили направления все в те же хоть и закрытые, но очень интересные и перспективные места. Меня же за наличие чуждых родственников и связи с ними сослали в Интститут протезирования, который к компьютерам — моей едва полученной специальности — не имел даже косвенного отношения. Три года по распределению были посвящены не приобретению квалификации, а питью портвейна в рабочее время и игре в футбол. От тоски и безнадеги, чтоб совсем не отупеть, пришлось пойти на двухгодичные курсы испанского языка.
В 77-м вновь съездил в Испанию. Франко уже умер, страна стремительно шла к демократии. Бардак стоял такой же, как в СССР во время перестройки. И снова Испания показалась страной, в которую приятно иногда приезжать, но жить в которой не получится.
Профессиональные дела постепенно выправились, жизнь наладилась. В начале 80-х испанское консульство предложило всем политэмигрантам и их потомкам вернуться на родину. Знакомые люди стали уезжать. Хочешь не хочешь, а задумываться приходилось — может, и мне попробовать? Но до поры до времени, пока страна, которую считал родиной, оставалась привычной и знакомой, я гнал подобные мысли.
В 84-м съездил еще раз. Освоенный язык позволил досконально разобраться в испанских реалиях. Испания показалась вполне приемлемой для жизни страной, и в душе стали зарождаться первые сомнения. Еще через пять лет, в 89-м, снова приехав в Испанию, я стал интересоваться, насколько реально мне перебраться туда и какие перспективы имеются. Поздняя перестройка, деньги, благодаря множеству кооперативов, греблись лопатой, но в воздухе витало тонко подмеченное Шевчуком из ДДТ "предчувствие гражданской войны". Московские друзья хором удивлялись: "Нам уезжать некуда, но ты-то чего ждешь?" Не хватало какого-то толчка.
Не толчок, а пинок был получен в августе 91-го, в Лондоне, где я был в командировке. Прихожу на работу, а там переполох — коллеги-англичане притиснули меня к стенке и перебивая друг друга тараторят: "В Москве переворот, на улицах танки... Что ты будешь делать? Только не возвращайся!" Проси, говорят, политического убежища, с работой мы поможем. Но что мне Англия и что я Англии? "Мне бы в Испанию...", — неуверенно сказал я. Англичане тут же по телефону забронировали билет в Мадрид... Прошло 3 дня, и в Москве все закончилось, я так и не воспользовался забронированным билетом, вернулся домой, но психологически черту переступил.
Через несколько месяцев развалился СССР. Для всех его обитателей начиналась новая жизнь по совсем другим правилам. Надо было начинать жизнь сначала, а коли так, почему бы не сделать это в Испании? Семья, которая раньше и слышать не хотела об эмиграции, к тому времени уже "дозрела" — отсутствие молока и сахара в магазинах сделали свое дело. Уехали. Когда теперь, приезжая в Москву, я слышу от друзей: "Не жалеешь, что уехал?", отвечаю обычно так: "Как можно жалеть о собственной жизни? Видно, так уж на роду было написано..."
Александр ПЕУНОВ 18 августа 2003